Scéla.

Мир уже стареет, а поэтому пламя мудрости в нас затухает, сегодня не найдется уже никого, кто мог бы сравниться с писателями прошлого
Анонимный писец "Хроник Фредегара"

Я же, который записал эту повесть, или, вернее, вымысел, не беру на веру рассказанных здесь историй. Ибо многое здесь наущение лукавого, иное - причуда поэзии. Одно возможно, другое нет. Иное назначено быть развлечением глупцам
Анонимный монах-переписчик "Похищения Быка из Куальнге"

Immram.

1.

Пылал закат и красил небо алым. По алому небу бежали чёрные тучи. Ветер шумел в высокой траве, рождал трусливую рябь на потемневшей воде озера. На самом берегу озера стояла старая согбенная рябина, длинные её ветви опускались в воду и теперь, под порывами ветра, хлестали её коротко и резко. У корней рябины горел костёр, у которого стояла высокая дева в ярко-красном плаще, застёгнутом на плече брошью красного золота, и три ярко-красных камня пылали на той броши. Длинные рыжие волосы девы девятью прядями спадали вниз до самых колен, закрывая деве левую половину лица. В руках её, украшенных золотыми кольцами, была прялка, жужжание которой вторило холодящей сердце песне ветра. Дым от костра поднимался вверх к рукам девы, и она впрядала его в свои красные и чёрные нити, но взор её не был обращён ни к ним, ни к дыму, ни к костру, ни к озеру.
- Как зовут тебя, о дева, и что прядёшь ты? – спросил он. Дева взглянула на него, продолжая прясть, и глаза её полыхнули алым. Нескорым был её ответ, и он стоял в высокой траве, на берегу чёрного озера, слушая заунывную песнь ветра, тоскливое жужжание прялки и сливавшиеся в один вкрадчивый шёпот плеск травы, шелест листьев и трав. Наконец, она ответила и таковыми были её слова.
- Тебе ли, о выходец из лесного народа, не знать меня? И тебе ли спрашивать, что пряду я? Имя моё Филлав, Филлав-пророчица из Сида за равниной Фемен. Я пришла сюда из него, чтобы спрясть тебе твою судьбу.
Голос её был глубок, как воды озера, тонок, как ветвь рябины и печален, словно песня ветра.
-Что видишь ты, о Филлав, и что спрядёшь мне? – вновь спросил он. Улыбнулась она, но глаза её всё также полыхали огнём и кровью. Дым от костра, извиваясь, поднимался к её рукам, прялка жужжала, а небо становилось всё темнее.
- Красное вижу, - произнесла она нараспев, вторя своим голосом ветру – много красного. Красный путь твой и многих людей лежит в пределы Луга, дальний путь. Немногие из тех, кто пройдёт по нему, вернутся назад, из-за моря. Вслед за одним морем, вижу другое. Пламя вижу, и дым вижу, вижу пепел средь холмов, и тела на траве. Красное на телах. Красное вижу на одеждах и красное вижу на мечах, на лицах прекрасных вижу красное, красное вижу. Чёрное покроет красное и за синим скроется. Не вижу далее, лишь красное вижу. Много красного, повсюду красное.
- Темны слова твои и неясно мне твоё суждение, - промолвил он, - Скажи же мне, о Филлав, суждено ли мне вернуться?
- Красное вижу, - вновь ответила дева, - много красного и темнота красна передо мной. Красное в небе и красное в земле, красное в воде и на камнях, красная трава прорастёт на красной земле. Темно моё видение и мало вижу я, кроме красного. Вижу ли тебя я вернувшимся? Таково моё видение: вижу и не вижу. Тебя и не тебя. Так говорю тебе я, Филлав, Филлав-пророчица и Филлав-ведунья, Филлав из Сида за равниной Фемен. Не спрашивай же более меня ни о чём, ибо красное лишь в глазах моих, красный дым выходит из красного пламени и лишь в красные нити сплетается он. Нет больше у меня для тебя слов и нет больше у меня для тебя видений.
Голос её затих, и долго стоял он, глядя молча на фигуру девы-пророчицы, на пламя костра, на чёрную воду озера, молча слушая песнь ветра и гул прялки, перешёптывание листьев с травой и послышавшийся вдруг где-то вдали крик чайки. Ветер задул сильнее, но ни вода, ни ветви рябины не шевелились более под его порывами, и высокая трава не сгибалась. Дым всё также ровно поднимался к рукам Филлав-пророчицы, сливаясь и переплетаясь там с её нитями, она всё также ровно стояла, и ни волосы её ни одежды не были тронуты ветром. Он повернулся и пошёл прочь, средь высокой и сухой травы, и шёл он долго и не оборачивался, а когда обернулся, то не видел более ни озера, ни рябины, ни костра ведуньи ни её самой, лишь только холмы, поросшие высокой травой были перед его глазами. Посмотрел он вперёд и увидел вдали дым, что медленно поднимался к темневшему небу. И двинулся он в ту сторону, и вскоре увидел он костёр, от которого шёл тот дым, и сидело у того костра трое мужей в красных одеждах. Черны были их волосы, что космами спадали на их лица, кривы были их руки и покрыты язвами. Один из троих держал в руке ветвь, на которую были нанизаны куски мяса, которые они жарили на костре.
- Садись к нам, - промолвил он, - и раздели с нами трапезу, ибо мы чтим законы фениев и окажем тебе гостеприимство как следует.
- Садись к нам, - повторил вслед за первым и второй муж – и раздели с нами трапезу, ибо мы пришли сюда за этим.
- Садись к нам, - сказал и третий муж – и раздели с нами трапезу, ибо изжарены уже для тебя три горностая.
- Садись к нам, - промолвил вновь первый муж – и раздели с нами трапезу, ибо проклят будет тот, кто не сделает этого.
Он покачал головой и так ответил трём мужам в красном:
- Также верно будет и то, что будет проклят тот, кто примет ваше приглашение. Не мне пировать с вами и не мне сидеть у вашего костра. Мой же путь лежит в земли Луга, ибо так спряла и так сказала Филлав-пророчица, ведунья из Сида за равниной Фемен.
- Проклятье пребывает на всех, кто слушает её и на всех, кто отправится в этот путь, - молвил тогда первый муж и бросил ветвь с мясом в огонь, - проклятье пребудет и с тобой, ибо ты отверг наше гостеприимство и не разделил с нами трапезу.
- Проклятье пребудет с тобой и на всех, кто пойдёт в земли Луга, - молвил второй муж и бросил в огонь камень.
- Проклятье пребудет с тобой и со всеми, кто слушал Филлав-пророчицу, - сказал третий муж и бросил в огонь череп.
Дым чёрный и едкий повалил от костра, сквозь этот дым увидел он в огне мужей, что были статны и храбры, что стали согбенны и уродливы, что были живы и могучи, что стали мертвы и лежали средь камней с размозжёнными головами и в окровавленных одеждах.
- Проклятье пребывает на всех, кто слушает её и на всех, кто отправится в этот путь. Проклятье пребудет и с тобой – повторил первый муж.
Ничего он на то не ответил, развернулся и пошёл прочь от этого костра и долго ещё шёл меж высокой травы, под заунывную песнь ветра, шелестевшего в травах и тревожившего его волосы. И увидел он реку, вода в которой бежала быстро и шумно, бурля и пенясь на выступавших из речного дня камнях. И остановился он у берега , и увидел напротив женщину в чёрном, согбенную как старое дерево поздней осенью во время сильных ветров с моря. Эта женщина полоскала в реке туники, что лежали пред ней, и вода в реке, что была прежде иссиня-чёрной, подобно небу над нею, становилась красной.
- Нитями всё спрядено, - молвила она, не отрываясь от своей работы, - нитями всё спрядено и вот теперь я стираю туники мужей, что отправятся в земли Луга, ибо красное на них, красное на мужах, красное на туниках, красное на их волосах, красное на их глазах, красное на блиставших лезвиях их мечей и красное на расписанных щитах воителей. В красное суждено одеться им в землях Луга, спряла им так Филлав-пророчица, как и мне спряла стирать здесь их одежды, как спряла мужу моему очистить мечи их от красного, а сыну моему вновь окрасить расписные щиты могучих вепрей битвы, чтобы вновь окрасились они красным в землях Луга, куда ведёт лишь одна дорога, а откуда не ведёт и одной.
И пошёл он дальше, прошёл по скользким камням, покрытых красным так, что зелёный ил на них превратился в красный, и перешёл он через реку и продолжил свой путь средь высокой травы под чёрным небом и над красной землёй. Тихо стало над землёй, тихо стало под небом, и не было слышно более ни песни ветра, ни шёпота травы, не плача реки.
Огляделся он тогда по сторонам, огляделся и увидел далеко на самой линии, где красная земля соприкасалась с чёрным небом, слева от себя трижды по восемь коней, и ярко-красным цветом пылали их гривы, тускло-красными же были их глаза, и все они стояли к нему левым своим боком и не шевелились, и не ели траву, не неслись вскачь, но лишь стояли и смотрели на него своими тускло-красными глазами. И тогда пошёл он к ним, сквозь высокую траву, но, сколько бы ни шёл он, не приблизился ни на единый шаг к коням, что стояли, не шевелясь, и смотрели, и лишь смотрели на него. И услышал он тогда хлопанье крыльев, и тогда слетел к нему с чёрного неба чёрный ворон, он был чернее и неба, и туч, чернее майского жука и сгоревшего дерева, лишь только сталью мерцал его клюв, хоть и не было вокруг ни единого света, лишь только красными углями мерцали его глаза, которыми он смотрел. Ворон сел на его плечо и впился когтями в него, но он не почувствовал боли, лишь только увидел, как кровь его стала стекать из открывшихся ран и красить его тунику красным. Так и стоял он молча, глядя на чёрного ворона, что сидел у него на плече, глядя на бездвижную высокую траву, глядя на коней с ярко-красными гривами и глазами потускневшего огня, и долго так стоял он, пока вновь не подул ветер. Ветер прижал всю траву к земле, ветер сдвинул с места и трижды по восемь коней, что, заржав, помчались вперёд, не разбирая пути, и удары их копыт о красную землю отозвались громом. И тогда и ворон, не убрав своих когтей из его плеча, широко взмахнул своими чёрными крылами и улетел прочь. И тогда боль пронзила его, и вскрикнул он от боли, и проснулся.